Период 30-х годов был периодом постоянно ухудшавшихся отношений между Японией и США, чьи интересы слишком часто сталкивались в Азии. В самом начале 30-х годов Япония вторглась в северо-восточный Китай и оккупировала Маньчжурию. Довольно быстро, этот богатый рудами и углём край был превращен в марионеточное государство под де-факто прямым японским управлением — Манчьжоу-го. Это привело не только к воинственной риторике со стороны Китая, но и к ожесточенной риторике со стороны соперников Японии — США, Великобритании, Франции и другим. Как мы увидели из первой части, Дю Буа отказывал европейским державам и США в моральном праве на такую риторику. Но не только определенная схожесть действий империалистических держав обусловили такое его отношение.
В 30-е годы отношение к Японии со стороны афро-американцев было положительным ещё по ряду причин: из-за отношений самих японцев, действовавших в США, к неграм, благожелательное отношение Японии к Эфиопии, последнему независимому африканскому государству, интерпретация роли Японии в Китае, и конечно же — впечатления от поездок в Японию. В двух последних случаях Дю Буа был именно тем, кто повлиял в большей степени нежели кто-либо ещё.
Путешествие Дю Буа по Дальнему Востоку позволило ему из первых рук получить впечатление о действиях японского империализма в Китае, в первую очередь в Маньчжурии. Его заявление о том, что Маньчжурия не является жертвой японской агрессии, и нежелание видеть жестокое подавление малейших попыток сопротивления вторжению со стороны местного населения, сыграло с ним плохую шутку. С другой же стороны — мы видим насколько значимо оказалось восприятие Дю Буа деятельности Японии в Китае для афро-американского сообщества, что оно в массе своей крайне скептично отнеслось к перспективам войны с ней. Что же позволило Дю Буа, так восхититься Японией, что это передалось и его читателям?
Ду Буа в крайне восторженных тонах передает свои ощущения от уведенного в Маньчжурии: восхитительно, чудесно, великолепно — именно такими эпитетами он награждает заводы, школы, улицы и города. По его мнению, Япония за 4 года преобразила захваченную территорию. Люди, которых он видит, кажутся ему счастливыми, повсюду царит образцовый порядок, нет безработицы — этого бича негров и американского общества во время Великой Депрессии. Как мы видим далее, Дю Буа, вольно или же нет, но играл на противоречивости восприятия Китая в умах американцев и своих читателей, как места погрязшего в нищете, бесправии и бедности. Китай представлялся, из-за бесконечных свар северных генералов и других клик, постоянно оспаривавших власть у центрального правительства, как место жутковатое, полное бесправных людей, многие из которых ещё не вышли из пределов варварства. Пожалуй здесь мы сталкиваемся с тем, как Дю Буа удачно пользуется образом Другого, чтобы противопоставить его тому, что сделали японцы, подтянувшие китайцев до «общецивилизационного» уровня. Правда, для этого требовалось доказать читателям, или хотя бы эмоционально убедить их в том, что Япония ничуть не хуже любой другой европейской державы или США, а во многом и лучше. Таким образом ещё и противопоставлялись «белый» и «цветной» империализмы, где последний оказывался «благороднее» и «естественнее» первого. Во всяком случае, по его мнению, он не носил расистского оттенка, в отличие от своей «белой» ипостаси.
На это он укажет отдельно, рассказав своим читателям, что в Манчьжоу-го «линчевание просто немыслимо». Таким образом, подведя читателей к тому, что «никакая нация не может управлять колониями, население которых не воспринимается как равные ей». Это важное заключение последовательно выводилось из предыдущих. Для его негритянских читателей, уже одно то, что в колонии отсутствует линчевание, производило на них самое глубокое впечатление. Ещё бы! Ещё не успели забыться погромы 1919 и 20-х годов, приниженное положение негров и готовность белых южан в любой момент времени доказывать неграм, что они люди второго сорта. Но не только отсутствием линчеваний привлекал Дю Буа читателей, важным моментом служило описание японской колонии в Китае.
Дю Буа подробно и тщательно описывает отель Ямато, в котором он остановился. Роскошь, которую он описал было трудно представить многим неграм, пусть даже среди них были и те, кто мог себе её позволить, и в первую очередь из-за системы сегрегации. Уже то, что негр селиться в роскошный отель наравне со всеми остальными, — было серьёзнейшим доводом в пользу японских порядков. После описание своего пребывания в отеле, Дю Буа выходит на улицы столицы Манчьжоу-Го Синьцзин (ныне Чанчунь). Он видит современный город, с широкими улицами, с множеством возводимых общественных зданий. Он присматривается и видит, точнее — он не видит сегрегации на улицах столицы. В одни и те же здания заходят желтые и белые, китайцы, маньчжуры и японцы. Ему, как черному, нигде нет преград! И это колоссальная разница между его родиной и колонией Японии. Чтобы подчеркнуть своё впечатление от увиденного, Дю Буа говорит читателям провокационную вещь: «я отбрасываю, как несущественный, вопрос о том, является ли Маньчжурия независимым государством или колонией Японии«. Для него важен совершенно другой вопрос: что Япония делает для жителей Маньчжурии? Строит ли Япония здесь кастовое общество «с высшими и низшими»? Несчастны ли жители захваченного Китая от того, что над ними не стоит их собственный эксплуататор? Точно ли японцы захватывают земли и рудники, или же скорее можно говорить о развитии недоразвитой и бандитской территории, на которую центральное пр-во Китая давно не обращало внимания, а местные генеральские клики только тем и занимались, что грабили ресурсы страны, не развивая её?
Дю Буа как бы подводит читателя своими сообщениями из Маньчжурии к тому, что «японское иго» не так страшно, как его малюют в пристрастных американских и европейских источниках. Безусловно ангажированных, безусловно расистских. Через неделю своих перемещений по стране, после того, как он, как ему кажется, посетил её всю, он делает однозначный вывод — если в Маньчжурии и колониализм, то он явно не похож на тот, что мы видим в Африке, на Карибах, или Азии — там где хозяйничает белый европеец. Он рисует Маньчжоу-го, как территорию, где нет этно-расового угнетения, где осуществляется государственное регулирование частного капитала, где есть качественные, предоставляемые всем услуги в области здравоохранения, образования, жилья и другие. Разные школы для японцев и других народов были обусловлены в основном тем, что последние говорили на китайском.
Если присмотреться, то мы увидим, что то на что делает упор в своих репортажах Дю Буа составляет основу тех явных или не очень потребностей цветного населения США. В 30-е годы, всего того, что описывал Дю Буа негры США и цветные были лишены: безработица 30-х годов ударила по ним самым серьёзным образом, дома в гетто, в которых они жили, никоим образом не походило на то, что принято называть жильём, да и домовладелец драл за жильё столько, что оставалось не так уж много на жизнь. Доступ к образованию и медицине, социальным услугам вообще, нельзя было и сравнивать с таковыми же у белых. Спекуляции на тему равных, но разных сообществ были слишком хорошо видны в том, как финансировались «равные» с белыми больницы для цветных, или как было устроено школьное преподавание, или как обеспечивалось участие афро-американцев в политике. В результате то, что описывал Дю Буа, походило на сладкий сон, утопию, которая манила и противопоставляла собой «демократическое настоящее» в США. Стоит обратить внимание так же на то, что Дю Буа часто говорит о государственном регулирование. Весьма действенном, по его мнению. Это с одной стороны говорит о вольном-невольном противопоставлении действиям Японии в Китае и действиям администрации Рузвельта в США. С другой стороны, мимо Дю Буа, как бы проходит тот факт, что японский частный капитал был во многом не самостоятелен политически. Он постоянно требовал защиты со стороны государства, а значит во многом был вынужден пойти на прямое подчинение со стороны военно-бюрократических верхов, в частности — согласится на государственное регулирование. Благо у него была возможность ограбления китайских колоний путем вывоза ресурсов и обратного ввоза продукции японского промышленности, машиностроения и металлургии, немалая часть которой шла на военные действия и для строительства военной инфраструктуры в новых колониях. Мимо Дю Буа прошел и принудительный труд китайцев на ряде японских предприятий в колониях, сама дешевизна «китайского труда», что позволяла обогащаться японскому государству и корпорациям, или же вывоз тех же корейцев в Японию в качестве дешевой рабочей силы.
Всё это отступало перед потрясающими перспективами, чему он сам был свидетель, хотя и сообщал своим читателям о том, что не всё так просто и многое надо будет ещё сделать. Чтобы оттенить японские свершения в Маньчжурии их надо было с чем-нибудь сравнить. С этим проблем не было.
Дю Буа пускается в длинные исторические изыскания, рисуя жестокое и коррумпированное владение Российской Империей этой частью Китая и её попытки проникнуть в Корею, чтобы потом завладеть и ею. Вспоминает Британию и Германию, что оттяпывали от Китая кусок за куском. Можно ли после всего того, что совершил белый человек, европеец, в Китае, доверять тому, что он пишет о своих цветных соперниках? Нет конечно! Он напоминает читателям о том, что Маньчжурия может считаться чуть ли не непосредственной частью Японией, тесно связанной с ней экономически, а сейчас и политически. Он говорит о том, что Япония была вынуждена пойти на проникновение в Китай, ибо без этого — «пушки нацеливались в её сердце«. Он соглашается с тем, что если бы Япония не захватила бы Маньчжурию — её бы захватила другая империалистическая сила. Говоря о дебатах в Лиге Наций, к которой он подходил с некоторой долей скепсиса, он говорил о том, что мировые грабители, такие как США, Британия и Франция, внезапно стали высокоморальными. Он перечислял имеющиеся у них колониальные владения и убеждал читателей в том, что Япония более, чем кто бы то ни было нуждалась в Маньчжурии. Он напоминает, в который уже раз, читателям о том, какая анархия была в этой части Китая до прихода Японии. При этом, он не забывает обвинить Китай в том, что вместо того, чтобы противостоять постоянно усиливающемуся присутствию белых империалистов на своей территории, он избрал политику покровительствования им и опирается на них в борьбе с Японией. Жертва грабежа побежала к грабителям, чтобы они помогли ей в борьбе с теми, кто мог бы им помочь скинуть грабительское ярмо с их шеи.
Последнее крайне смущало его. Дю Буа, как он сам признавался, не понимал напряженности отношений и ненависти между двумя странами, особенно учитывая тот момент, что Япония отстаивала принцип «Азия для азиатов», а Китай сам пострадал от европейского вмешательства в свои внутренние дела. Поездка в Шанхай, некоторым образом подытожит его воззрения.
Шанхай воплощал в себе всё что было плохого в китайском обществе — расовая рознь и экономическая борьба. В величайшем городе крупнейшей нации мира, иностранцы из числа белых владели и управляли большей его частью. Европейцы контролировали капитал, торговлю, промышленность, водные пути, порт. Самое же угнетающее впечатление на него произвела сцена на улице города, где четырехлетний белый мальчишка приказал убраться с дороги трём китайцам, что они смиренно выполнили. Это представало для него и его читателей разительным контрастом с тем, что он буквально недавно описывал, когда путешествовал по китайской колонии Японии. А ведь Шанхай, формально не был колонией. Можно только представить себе, насколько сильно такое поведение в духе американского Юга укрепило его мнение о Японии и европейцах.
Приезд Дю Буа не остался незамеченным, поэтому очень скоро местный китайский истеблишмент пригласил его на встречу. Во встрече, которая протекла быстро и беззаботно в Китайском банковском клубе, участвовали: редактор China Press, один из руководителей Банка Китая, главный управляющий China Publishing Company, исполнительный секретарь Китайского Института Международных Отношений (China Institute of International Relations) и другие. На встрече Дю Буа задал несколько вопросов: как долго Европа, по их мнению, будет доминировать в мире; как далеко по времени от них мир, в котором духовным центром является Азия или же цветные расы; как они предполагают уйти от доминирования европейского капитала; каков прогресс среди трудящихся классов; и, наконец, почему его собеседники ненавидят Японию больше, чем Европу, когда от последний они страдали в разы больше? Нам точно не известно, как и что сказали Дю Буа китайские собеседники. Вряд ли они ему в красках расписывали то, как китайская буржуазия уже в 1925 году, под угрозой дальнейшего углубления Китайской Революции, побежала с непокрытыми головами к европейским колонизаторам. Быть может, они ему аккуратно напоминали о том, что и само нынешнее правительство Чан Кайши — правительство, которое и удерживает власть над Китаем благодаря тому, что существует постоянный сговор между ним, китайской буржуазией и «белыми» империалистами.
Судя по всему, доводы собеседников, если и произвели на Дю Буа какое-то впечатление, то последующее посещение Японии их точно развеяло. И в 1937, и в 1940 годах он представлял аргументы схожие с таковыми же во время своего путешествия, а его видение Японии, как страны, что защищает себя от агрессии всего империалистического мира, и что защищает Китай от самого себя, усилилось.
Из Шанхая Дю Буа направился в Японию. Он прибыл в Кобе и тут же оказался в «цепких ручках» местной администрации. Дю Буа встречали, как дорогого гостя, который во многом и был таковым. В числе встречающих были мэр, репортеры крупнейших газет — Ничи Ничи (тираж 5 млн.экземпляров) и Осака Майничи, представители губернатора провинции и т.д. Его визит освещался и в газетах и по радио. Он сумел прочесть несколько лекций в ряде местных колледжей, а также — удостоился торжественного приема. Всё, что он описывал — мало укладывалось в голове тех его читателей, кто представлял собой угнетенной цветное меньшинство. Но кроме постоянных празднеств, Дю Буа, с помощью местных властей, активно путешествовал по стране. Это путешествие было для него и его читателей не менее, а быть может даже более важно, чем описание роскошных приёмов и отелей.
Тогдашние представления о цветных народах отводили им довольно низкое место в «цивилизационной пирамиде». Негры, азиаты, мусульмане по расистским представлениям европейцев и американцев были ленивы, невежественны, везде разводили антисанитарию, а межполовые отношение напоминали «ужимки похотливых обезьян». В американском обществе, где ещё в начале 19 века получило распространение мнение о неграх, как о насильниках, при этом ленивых и безынициативных, оно быстро экстраполировалось на индейцев, китайцев, индусов, мексиканцев, выходцев с Кариб, японцев и других. Тем более важно было показать цветному читателю, что успех не зависел от расы и цвета кожи. Описывая Японию, как развитую страну, с образованным, работящим, изобретательным и воспитанным цветным населением, страну, где царит порядок и спокойствие, отсутствует явная нищета и правительство заботится о своих гражданах — Дю Буа противопоставлял её тем порядкам, что царили у него на родине и в колониях европейских стран. Фактически, его репортажи не могли не вызвать гордость у его читателей, которые посредством них как бы приобщались к прогрессу цветной Японии. Япония, таким образом, была знаковым свидетельством того, что можно встать вровень с белыми и даже превзойти их.
Дю Буа подчеркивал, что его описания — ординарны. В том, как его принимали — нет ничего личного, так в Японии принимали бы любого. И это, как он подчеркивал, многое значило для «негритянского населения Америки, чьим невольным представителем мне выпало быть«.
По возвращению из своей поездки, Дю Буа прочел несколько лекций о посещении Японии и её значении в Morehouse College (Атланта) и в Университете Дилларда (Новый Орлеан). Он постарался передать слушателям всё то впечатление от Японии, что она на него произвела. При этом он в очередной раз повторял, что агрессия со стороны Японии в отношении Китая носит оборонительный и превентивный характер из-за деятельности ведущих империалистических сил.
Гораздо интереснее другое: Дю Буа выражал убеждение в том, что Япония забыла все те опасности, что нес с собой капитализм. Европа, которую копировала Япония, столь удачно перенесшая капиталистические реалии на свою почву, была не свободна от таких явлений, как перепроизводство и эксплуатация дешевой рабочей силы, от которых он предостерегал. В тоже самое время, он выражал уверенность в том, что если Японии удастся победить эти явления — её прогресс не будет знать границ.
«В 19 веке Япония спасла мир от порабощения Европой. В 20 веке она призвана спасти мир от порабощения капиталом».
Фактически, Дю Буа требовал «доктрину Монтро» для Азии под руководством Японии. По его мнению, это наилучшим бы образом способствовало развитию региона.
Всё же, при обосновании этих тезисов встречались постоянные сложности. Тем более, что скоро Италии (1937) предстояло присоединиться к Антикомминтерновскому пакту, заключенному первоначально между Японией и 3 Рейхом. А уже в 1940 году Япония, 3 Рейх и Италия заключат «Тройственный пакт», положив начало оформлению коалиции стран «Оси». Мир стремительно катился к войне и Япония явно оказывалась на стороне уж совсем остервенелых расистов.
Перед Дю Буа встали новые задачи: надо было как-то обосновать приверженность Японии, сочетая её с обоснованием почему она не могла не принять сторону откровенно расистских фашистских стран. Это было тем более важно, что американская пропаганда сумело быстро и вовремя донести до общества суть фашистских идей, от которых, по вполне понятным причинам, афро-американцы держались подальше.
Дю Буа теперь в своих статьях напоминал черным читателям, что Япония «неохотно присоединилась к странам Оси«, что до того она видела своими союзниками США и Великобританию, которые её отвергли и повели против неё войну. Таким образом, с теми или же иными вариациями, это был всё тот же лейтмотив «самозащиты», к которой Японию вынудили своими действиями США и европейские страны. Как заключил в одной из своих статей Дю Буа — «ничто не принесло нам больше боли, чем видеть цветную Японию, связавшую свою судьбу с Гитлером«.
Вообще же, такая убежденность Дю Буа в отношении Японии могла быть результатом его разговора с Ёсукэ Мацуока. Тем самым, что вывел Японию из Лиги Наций после критики политики Японии в Маньчжурии, тем самым, что был главой МИД в кабинете принца Коноэ, который и подписал Тройственный акт. Интересно отметить, что Мацуока в разговоре с Дю Буа заявил ему, что Японии в некотором роде самая коммунистическая страна современного мира: японцы коллективисты, верят в общественную собственность и готовы жертвовать жизнью во имя общего блага. Насколько сильно такие спекуляции и явная демагогия повлияли на оценку Дю Буа позиции Японии в Китае, на общую оценку им устойчивости японской экономики (выше было видно, что он негативно оценивал последствия прививки капитализма на японской почве) — это вопрос, но какое-то влияние это могло на него оказать, тем более, что частично это были разделяемые им идеи, которые он высказывал ещё до разговора с Мацуока.
Такого рода защита «японских интересов» приковывали к Дю Буа внимание американского общества (и не только его). Вокруг его высказываний в прессе постоянно циркулировали слухи, что он является «рукой японской пропаганды в США». Дю Буа пришлось защищаться и опровергать эти слухи. Он опровергал получение средств от японского правительства или какого-либо гражданина Японии. В тоже время, ему пришлось признать, что содействие в поездке ему оказал Хикида Ясуйчи, который занимался в США проблемами негритянского населения и познакомился с Дю Буа, крупнейшим специалистом в этой области в стране. Хикида сотрудничал с NAACP и активно посещал учебные заведения для цветных. Именно он предложил Дю Буа получить газетную аккредитацию для поездки по Японии, в определенной мере организовав его приезд в страну.
В тоже время, и без Хикида, Дю Буа был вполне убежден в том, что он писал о Японии. Во многом это совпадало с его убеждением, что цветные могут управлять сами собой, а Японии он отводил роль «агента перемен», который смог бы гарантировать быстрое и успешное развитие после окончания колониального угнетения. Будучи сам мулатом и цветным, он подмечал в американской антияпонской пропаганде то, что роднило её с антинегритянской и расистской пропагандой вообще. Всё это позволяло ему писать, например, в Американскую Лигу против Войны и Фашизма, письма, в которых он жестко противостоял попыткам американского и английского капитала втянуть американскую нацию в войну с Японие. Войну, которая по его убеждениям, была основана на расовых предубеждениях. В возможной войне он обвинял не Японию, а Британию, Францию, США, Германию и Италию, — все те страны, что столетиями льют кровь цветных за свои интересы. Япония, с этой точки зрения, была опять же жертвой.
С началом войны на Тихом океане, ФБР поставило практически всех крупных деятелей негритянского движения под наблюдение из-за их возможных про-японских симпатий. Спецслужбы всерьёз изучали связи Дю Буа с японцами, но ничего опасного для страны так и не выявили. Дю Буа продолжил защищать свою позицию по Японии, добавляя к ней, что ужасы, что уже принесли белые колонизаторы в Азию, явно меньше (по крайней мере не больше) того, что они могут ожидать от японцев.
Перл-Харбор всё круто изменит и эта риторика у него потихоньку исчезнет.
Всё же, для Дю Буа, отлично разбиравшегося в настроениях цветных общин США, было естественно итожить его тогдашнее мнение таким популярным анекдотом:
«Просто вырежьте на моём надгробии — здесь лежит черный, убитый сражаясь с желтым, чтобы защитить белого».
Дю Буа известен не только, как один из основателей американской социологии — это звание к нему относится к большим основанием, чем к какому-нибудь П.Сорокину, — не только как активный участник движения за гражданские права цветного населения, но и как один из самых значимых деятелей Пан-африканистского движения, добивавшегося равенства для народов всех рас и колониального освобождения. Тем более странно, что он выступит с позиции «расовой солидарности» с одним из империалистических захватчиков, каким была императорская Япония. Причины этого становятся понятными из изучения его позиции: для Дю Буа поддержка той или иной внешней силы была обусловлена тем, насколько серьёзно эта поддержка будет способствовать освобождению цветного населения его собственной страны и цветных рас по всему миру.
С этой позиции становится понятно, почему Дю Буа считал необходимым поддержать японский империализм в его борьбе с империализмами европейских стран и США. С его помощью, он надеялся сокрушить мировой колониальный порядок и добиться освобождения для угнетенных рас мира. История довольно грубо опровергла его теории и мечты — японский империализм решил не помочь угнетенным, а просто переделить сферы влияния между тогдашними ведущими империалистическими силами. Угнетенным японский империализм помогал постольку, поскольку не мог рассчитывать действовать самостоятельно и вынужден был искать помощников в колониальных странах. Отсюда постоянные заигрывания то с освободительным движением на Филиппинах, то в Индокитае, то поддержка, оказываемая Императорской Японии бирманскими социалистам Аун Сана, то поддержка Субхаса Чандра Бооса в Индии. Значимым тут остается то, что с наиболее последовательно выступающими антиколониальными, антиимпериалистическими, революционными и демократическими силами в массе своей представленными именно коммунистами, японский империализм, в 30-е годы подавивший у себя коммунистическое движения, не сотрудничал принципиально. Не даром же Япония подписала ещё в 1936 году Антикомминтерновской пакт с Германией, обязавшись препятствовать распространению коммунизма в своей сфере влияния.
Пример Дю Буа иллюстрирует ту истину, что никакой империализм не способен выступать, как революционная сила социального освобождения. За этот урок, афро-американцы расплатились упущенным десятилетием.
Помимо расы и религии 
Один комментарий на “Вильям Дю Буа, антиимпериализм и межвоенная Япония. Путешествие на край ночи”